Режиссер Илья Мощицкий: «В Украине театральная критика отсутствует как факт»

Илья Мощицкий – петербуржский режиссер и сооснователь киевского театра «Мизантроп», который уже четыре года ставит спектакли в Украине. 16 декабря 2019 года в «Театре на Подоле» пройдет спектакль Ильи Мощицкого «Дуб Майкла Крейг Мартина» совместно с перфолекцией питерского театрального блогера Виктора Вилисова «как смотреть на современный театр, чтобы не болели глазки». Виктор Вилисов – автор телеграм-канала «Вилисов постдраматический» и книги о современном театре «Нас всех тошнит. Как театр стал современным, а мы этого не заметили».

Мы обсудили с Ильей, чем же украинский зритель отличается от питерского; как информационный вакуум может быть одновременно главной проблемой и преимуществом Киева; и что сейчас происходит с театральной критикой.

– Кто ты?

– Я – Homo sapiens, человек. При рождении мне дано имя Илья, и я унаследовал от отца фамилию Мощицкий.

– Чем занимаешься?

– Черт знает чем, но, чтобы было проще объяснять – в социуме это называется режиссура.

– Чем знаменит?

– Стараюсь не читать, что обо мне пишут, хотя понимаю, что произвожу определенное впечатление. Закрепилось так – режиссер-экспериментатор, но не помню с какого спектакля это пошло. В прессе такое бывает, что кто-то первый написал, а потом я вижу эту формулировку везде – «молодой режиссер-экспериментатор». Это интересное клише.

– Почему «молодой режиссер» – клише?

– Потому что это уже не так. Есть двадцатилетние люди, которые занимаются режиссурой, в советское время такое было невозможно, а сейчас слава богу реально. Представление о режиссере в традиции русского репертуарного театра – это такой курящий дядька с бородой, поэтому пока ты не достиг семидесятилетнего возраста, ты – молодой режиссер. Молодому режиссеру – вообще срока нет. Кирилл Семенович Серебренников в одном интервью сказал, что интересно, в каком возрасте нас перестанут называть молодыми режиссерами.

– Вы с Дмитрием Саратским уже четыре года занимаетесь театром «Мизантроп» в Киеве. Я могу понять Диму, для него Киев – это дом, семья, прекрасная жена, но ты же коренной петербуржец. и не до конца понятно, почему ты вдруг решил заняться украинским театром. Какая была мотивация?

– Я не занимаюсь украинским театром, так же как не занимаюсь русским или английским, потому что я вообще безродный космополит. Во мне намешано много национальностей, и я не причисляю себя к какой-то стране.

– И все же, почему театр в Киеве?

– Потому что в Киеве было можно делать то, что в Питере было сложно. Например, независимый театр, в котором были бы заняты люди, имеющие опосредованное отношение к театру. Люди без театрального образования. Еще четыре года назад, приходя в государственный театр, артисты «со школой» ждали от тебя конкретных вещей. И когда ты эти вещи им не предлагал, они начинали тебя проверять и поджирать. К тому же, мы с Димой работали в настолько фиговых театрах и чудовищных организациях, что тогда наш путь не свел нас с людьми, которые могли бы отвечать тем запросам и образам мысли, которые сделали бы репетиционный процесс возможным. Хотя такие места и в Питере, и в Москве, и в регионах России есть. Я только что поставил спектакль в Архангельске и дико доволен процессом.

– Что же тогда театр «Мизантроп»?

– Это режиссерский театр. Есть определенные договоренности между мной и Димой, и договоренности наши очень просты. Я предлагаю идею, и если эта идея отзывается в Диме, то мы можем ее осуществлять в пространстве театра «Мизантроп». «Мизантроп» – это наше желание с Димой делать свободный театр, который не ориентировался бы на какие-либо задачи. В итоге пришли к тому, что это не получается. Независимый театр, если он зависит от продажи билетов, не может быть независимым. Он зависит от рубля, от гривны, от продажи билетов. А в Киеве очень специфический зритель, который во многом диктует то, что он готов считать товаром.

– Чем киевский зритель отличается от питерского?

– Можно сказать, что всем. Во-первых, по темпераменту и открытости. Киевский зритель более открыт, но при этом вообще ни хрена не видел. Питерский зритель видел все, и его ничем не удивишь. Он воротит нос. К нам сейчас привезли Боба Уилсона, Кэти Митчелл, Теодороса Терзопулоса, Хайнера Гёббельса… и можно дальше перечислять весь спектр театра. В Питере нет вопросов к насмотренности, а украинский зритель даже не начинал смотреть. Это большая проблема, которая непонятно как решается. Чтобы привезти тот корпус хедлайнеров, нужны дикие бабки. Нужно очень много бабок на театр, который вообще не продается.

– Какой спектакль ты привозишь с собой?

– Это перформанс взаимных действий. Спектакль, который подразумевает постановку спектакля во время спектакля. Это действие, в котором в качестве режиссера я предлагаю одному из зрителей осуществить постановку со мной. Я выбираю зрителя абсолютно произвольно. Вижу, что кто-то тянет руку, кто готов включиться в этот опыт, и этот человек оказывается на сцене. И дальше мы с ним делаем спектакль.

– Что за формат вечера?

– Перед спектаклем будет перфолекция Вити Вилисова, о том, как смотреть современный театр, чтобы не болели глазки. Потом мы делаем небольшую паузу, и после нее спектакль «Дуб Майкла Крейг Мартина». Я – в качестве режиссера, а зритель – в качестве перформера. А после, если зрители захотят побеседовать, мы с радостью побеседуем.

– Как спектакль связан с лекцией Вилисова?

– Нас связывает время одного вечера и поле современных сценических практик.

– Театральная критика и журналистика имеет смысл в XXI веке?

– Журналистика имеет, а вот театральная критика – под вопросом. Театральная критика, к сожалению, переживает громадный кризис. Я это говорю с большим уважением, потому что есть чудесные критики. Когда я читаю последнюю книжку Марины Давыдовой, то делаю это с большим удовольствием, но критика, направленная на меня, ничего для меня полезного сделать не может. Когда я слышу, что спектакль ужасный, неправильно сделанный, то не дай бог мне начать пытаться меняться под мнение критика А, Б или В. Если же я читаю отрицательную критику с пояснениями, то чем талантливей и обоснованней написано, тем хуже для меня. Тогда я должен понять, что я – дрянь, бездарность и ничто: и либо сгинуть, либо пытаться перестраиваться под какие-то запросы. Это чудовищно, потому что моему личному росту, биографии и личности эта критика не поможет, ведь я сам могу себя уничтожить получше любого критика.

– Тебе не кажется, что одеяло по оценке того, что происходит на сцене, перетягивают так называемые профессиональные зрители. То, что сейчас социальные сети с оценками-звездочками имеют большее влияние на продажу билетов, чем те же статьи театральных критиков или журналистов, которых читают одни театралы.

– Это да, но все-таки широкие массы и в театр не особо ходят. Да и театр не должен стремиться к продаваемости, потому что от продажи спектакля одна головная боль. Если театр ориентируется на вкус зрителя, то будет стагнировать до уровня плинтуса. Как только зритель рублем тебе показывает, что это «нра», а это «не нра», мы быстро оказываемся там, где до нас ночевали питекантропы. Массовая культура чудовищным образом влияет на вкус зрителя, Зрителей, которые  быстро могут понять язык, на котором с ним разговаривает спектакль, остается чудовищно мало, поэтому театр выживает только там, где возможно не ориентироваться на спрос.

– Кто такой Витя Вилисов?

– Это мальчик, который сначала взорвал телеграм своим дневником из психиатрической лечебницы. Стал читаемым, а потом в той же энергии и в тех же коннотациях выбрал для высказывания  пространство театра.

– Почему его называют скандальным?

– Не отвечу на этот вопрос. Для меня этот человек не является примером с однозначным знаком плюс. В чем-то его статьи полезны, и мне нравятся его мотивы и тезисы, а с какими-то я категорически не согласен.

– Почему тогда решили его привезти?

– Для киевского пространства это полезно, потому что в Украине театральная критика отсутствует как факт. В Питере ситуация тоже не особо веселая. Но мы же говорим о ситуации в Украине, а она с точки зрения театрального дела – печальна.

– О каких проблемах украинского театрального дела говоришь?

– Люди ничего не видели, а главное, что те, кто ставит спектакли, тоже ничего не видели. Самая главная проблема – проблема вакуума, и как ее решить – не понятно. Сейчас ребята, которые делают театр, ездят смотреть спектакли в Германию и куда-то еще, но это единичные случаи. Ситуацию можно решить только через системные изменения, но не частным образом, что один режиссер М, съездил в город Б, посмотрел спектакль, приехал и поменял ситуацию.

– Если я, как зритель, не читаю критику, то почему мне будет интересно послушать Вилисова?

– Мы хотим, чтобы пространство вокруг нас как-то бурлило, взаимодействовало, не застывало, не превращалось в музей или памятник. Мы вообще театром занимаемся для физического возмущения континуума пространства-времени, чтобы его приводить в движение, осуществлять реакцию. Все наши действия направлены на то, чтобы победить смерть, но дело в том, что все вокруг подвержено танатосу больше, чем эросу. И наша борьба как в театре, так и в жизни, это всегда борьба с танатосом, поэтому мы делаем спектакли и все время воюем.

Блиц

– Кому больше доверишься в выборе: блогеру или журналисту?

– Себе.

– Лучший спектакль Мизантропа?

– «Орестея».

– Лучший украинский режиссер из тех, кого знаешь?

– Андрей Жолдак.

– Какой спектакль поставил бы только в Украине?

– Спектакль по пьесе Юрия Смирнова «Файлы мертвых славян».

– Совет Ильи Мощицкого украинскому театральному зрителю.

– Не провтыкай, пожалуйста.