Художница Мария Куликовская: «Мода на восточно-европейское искусство в мире закончилась»
Перформерка и экспертка конкурса МУХи – о том, как в перформансе прожить собственную боль, почему перед камерой легче стрелять «в себя», и почему работы украинских художников плохо продаются за рубежом
С 6 декабря 2019 по 1 февраля 2020 года в «Щербенко Арт Центре» проходит выставка двух художниц – Марии Куликовской и Александры Ларссон-Якобсон под названием «Квіти». Мы успели поговорить с Марией не только о видеоработе, экспонируемой на выставке, но и о европейском рынке искусства, будущем проекте «Президент(ка) Крыма» и съемках в фильме «Забытые».
– Будете ли вы всегда создавать скульптуры? Или предвидятся трансформации вашей практики в глобальном плане?
– Она все время трансформируется. Сейчас готовлюсь к выставке в Стокгольме 19 марта, которая будет называться «Президент(ка) Крыма» и связана с моей личной историей, впрочем, как и все, что я делаю. Там будут впервые экспонироваться мои слепки в виде колоколов на виселице из чугуна, множество акварельных рисунков на бумаге из миграционных служб разных стран, собранной мною за последние 6 лет скитаний по миру и поиска своего нового дома. А еще там будет Конституция Автономной Республики Маши Куликовской.
Я всегда экспериментирую со своим телом и материалом в диалоге с контекстом и пространством. Для меня важно работать именно с собой, потому что таким образом я не эксплуатирую тело другого человека. На моих акварелях изображена я, мои истории и их интерпретации, отношение между телом женщины и властью с ее границами.
А еще я мечтаю строить здания, жилые пространства для людей, проектировать архитектуру окружения, а также организовывать выставки для художников из конфликта, давая высказаться маргинализированным, но очень особенным и действительно крутым голосам. Есть много идей. Надо находить возможности это реализовывать.
А еще я хотела бы заняться кино, снимать видео, потому что это объединяет в себе очень много аспектов – архитектуру, пространство, скульптуру, перформанс. В кино можно показывать перформанс и быть ближе к людям, оно может существовать в социальных медиа и напрямую выстраивать диалог с ними, жить с людьми.
– А вы хотите снимать или сниматься?
– Мне нравится делать перформанс, нравится работать перед зрителем, камерой. Я снималась в фильме, и профессиональные актеры делали мне комплименты, что я достаточно интересно работаю перед камерой. Но я не актриса и не оператор, и у меня нет таких амбиций, поэтому я хочу именно ставить, придумывать, режиссировать и делать видеоперформанс, а потом работать с магией монтажа, создавая экспериментальное кино.
Во многобюджетном игровом кино все разделено: есть художник и постановщик, есть куча кого-то еще, и мне это не очень близко. Я объединяю в своем искусстве разные дисциплины и качества и поэтому верю, что небольшая команда из 3–5 профессионалов-художников способны создать крутое авторское кино, и для этого не нужны колоссальные ресурсы. Вот этим хочу продолжить заниматься, в моей практике есть удачные примеры таких коллабораций.
С Алиной Гонтар мы поэкспериментировали. Я не знала, как полностью отснять свою идею, но когда рассказала ей – все сложилось. Это была настоящая командная работа: я была не просто перформером, и она не была просто постановщицей. Мы все сделали вместе, и это небольшое видео, где я обнаженная брожу по мистическому лесу, а потом в тумане отстреливаю мыльные копии своего тела, – это только начало нашего будущего большого экспериментального кино, которое планируем скоро начать снимать. Хочу в таком же ключе создавать архитектуру и искусство – коллаборировать в небольших командах профессионалов, создавая что-то совсем новое.
– Вы сейчас говорили о видео, которое находится в экспозиции выставки «Квіти»?
– Да.
Видеоработа Марии и Алины Гонтар в экспозиции выставки «Квіти»
– Как прошел этот процесс? Где вы снимали?
– Съемки были в Киеве. В парке недалеко от места, где я и Улег Винниченко живем. Они проходили на закате вечером, чтобы не было яркого света. Алина взяла с собой своего друга, а я попросила помочь Улега, ну и арендовала ружье. Мы наняли грузчиков, которые привезли все, а потом расставили скульптуры – и начался процесс съемок.
Съемки, кстати, были недолго, всего два часа, подготовка длилась значительно дольше и сложнее. Но отснять весь материал нужно было максимально быстро и сразу: мы полностью зависели от света, у нас не было дополнительного освещения. Мы хотели сделать все максимально натурально и незатратно.
Из отснятого материала был нарезан короткий ролик, а сейчас я хочу снять именно полноценный фильм с Алиной. К сожалению, у меня нет огромных денежных ресурсов, но необязательно иметь миллионы, миллиарды, чтобы все это сделать. Главное – идея, остальное приложится.
– Вы упомянули игровое кино, в котором вы снялись. Что это за фильм?
– В Украине еще не было премьеры, была только в Польше на Варшавском кинофестивале в октябре. Фильм называется «Забуті». Он о людях, которые живут в Луганской и Донецкой областях, на оккупированных территориях, в серых зонах нашей страны. Но это игровое кино, которое основывается на реальных историях. Я в нем делала живой перформанс – расстреливала свои скульптуры по-настоящему, а потом сыграла очень короткую роль пророссийской журналистки-пропагандистки, роль своего, по сути, врага.
Мне и эта роль, и этот перформанс нужны были для того, чтобы проработать свои собственные травмы, чтобы понять и попробовать влезть в шкуру своих обидчиков.
Со съемок фильма «Забытые»
– То есть вы сделали вызов себе?
– Да, я очень волновалась перед съемками, но со мной работала профессиональный режиссер и сценарист фильма Дарья Онищенко. И я готовилась, репетировала, чтобы максимально трансформироваться в своих антагонистов и тех людей, которые расстреляли мои скульптуры. Выбор роли был осознанным, как и перформанс – его я так же сама предложила.
Но я не идентифицирую себя с профессиональной актрисой. Я – художница, акционистка, архитектор и исследовательница как минимум своего тела, травм, страхов, комплексов, границ и власти.
Со съемок фильма «Забытые»
Мне нравится делать видеоперформансы – в них есть эта неуловимая магия, и она начинается с самого начала, а потом достигает своего пика, когда монтируешь. Вот, например, в театре я не могу себе позволить стрелять настоящими пулями, а в видео могу, потому что я никого не раню, ведь на съемках нет живых зрителей, кроме двух-трех друзей, которые снимают. Нет ограничений, можно делать все. Поэтому видео ближе к живому перформансу, в нем можно проживать процесс по-настоящему, а не играть его проживание. Все как в жизни.
– Поговорим о коммерческой стороне. Насколько отличаются продажи искусства здесь и, например, в Швеции, и вообще за границей?
– В Швеции мало коммерческих галерей, потому что это практически социалистическая страна. И почти все искусство, особенно экспериментальное, финансируется богатыми культурными как частными, так и государственными фондами. Огромная доля государственных налогов идет на поддержку искусства и низовых инициатив. И еще, конечно, меценаты и большие корпорации выделяют колоссальные деньги на развитие культуры и образования. Да и вообще, Швеция очень маленькая по количеству жителей страна, но при этом почти каждый второй-третий житель – это художник/художница.
Я не знаю о продажах в Швеции, но думаю с ними все нормально, ведь шведы помешаны на красивых интерьерах и стильных объектах для своих жилищ.
Но лучше всего с продажами предметов искусства в ЕС обстоят дела в Великобритании и Германии. Лондон – это все еще финансовый центр, там очень много богатых людей, которые готовы тратить по 5000–10 000 евро на покупку объекта даже начинающего художника, потому что у них есть традиция коллекционирования.
В Германии тоже много бонусов для большого бизнеса и корпораций, если они открывают коллекции и фонды или собирают предметы искусства. Да и вообще в ЕС очень много удобопокупаемого искусства, популярного, красивенького, которое не очень политическое и никаких серьезных тем не затрагивает, поэтому его легче продавать.
Нью-Йорк – традиционно мировая столица современного искусства, туда как минимум стекаются все деньги мира.
Но сейчас бум и супермода на искусство Азии, Африки и Южной Америки. Вот там весь самый настоящий рынок искусства. Все самые крупные галереи мира за последний год открыли по несколько филиалов в Китае, Таиланде, Бразилии и Мексике.
Однако, с другой стороны, сейчас старый формат рынка искусства коллапсирует в какой-то степени. Некоторые очень старые и знаменитые галереи в Англии закрываются, переходят работать в онлайн-широты. Но открываются новые и совершенно независимые маленькие альтернативные пространства, которыми руководят сами художники и их друзья.
А среднего уровня искусство становится продавать все сложнее и сложнее: продается либо очень доступные небольшие объекты для людей со средним или даже ниже среднего заработком, либо очень-очень дорогое и старое, как инвестиция. Средней сегмент почти перестал продаваться.
Я не аналитик рынка, но лучший рынок искусства на сегодня – это Китай, Таиланд, Сингапур и Южная Африка. Именно туда инвестируются все деньги и все идут покупать искусство. Европа уже не является модной.
– А здесь?
– Здесь очень маленький рынок. Он только зарождается, хотя страна и огромная, но большая часть населения – достаточно бедные люди, получающие очень маленькую зарплату, из которой половина уходит на аренду жилья и в лучшем случае на то, чтобы где-то как-то подлечиться, подлатать себя.
Поэтому искусство могут себе позволить обеспеченные люди. Но здесь их меньше 2%, и эти люди скорее всего поедут в Европу или Америку, чтобы купить предметы искусства.
Еще существует какая-то внутренняя предвзятость по отношению к украинским художникам, поэтому им здесь очень сложно. Мы и у себя на родине не очень модные.
Грантовая система в Украине очень слабая или не до конца открытая. Вот только два года, как появился первый в истории государственный культурный фонд – УКФ. Однако, чтобы получить хоть какие-то средства из этого фонда, нужно пройти невероятно сложные условия конкурса: ты должен сначала создать свою компанию, платить каждый месяц налоги, как-то просуществовать в условиях отсутствия рынка и еще вести свою культурную деятельность не менее года. Но возникает вопрос, как это сделать, если наш художник, может, и продаст раз в 10 лет какую-то свою работу за 3 копейки. Вот и получается, что в итоге большую часть всех грантов получат большие организации.
Это прекрасно, что теперь есть Культурный фонд, но сможет ли, например, мальчик или девочка из Полтавской и Херсонской области, либо переселенец податься на грант, даже имея прекрасную идею, но не имея кучи денег, чтобы содержать свою компанию? И для того, чтобы раз в году податься на конкурс, сыграть в русскую рулетку?
Так и получается, что те скудные государственные средства на культуру делятся между одними и теми же организациями, которые наработали свое имя и уже имеют ресурсы. Прекрасно, что существует УКФ, но одна единственная организация не может покрыть все культурно-образовательные потребности огромной страны.
Я очень люблю «Мыстецький Арсенал» и новую команду, которая сейчас работает над его развитием. Они делают много хороших вещей, но чувствуется, как им тяжело, потому что им достался, кроме шикарного пространства, сумасшедший долг перед государством. Может быть, имеет смысл принять решение, чтобы сейчас целый год всей страной помогать этому музею, а потом другому. Так, глядишь, и построим нечто крутое, и появимся на культурной карте мира.
Я не поддерживаю бойкот «Мыстецького Арсенала», так как его новая команда не совершала акта цензуры, и нам всем нужно стратегически подходить к тому, чтобы поставить на ноги культуру, иметь как минимум хоть одну такую мощную международную институцию. Потому что в мире мода на восточноевропейское искусство уже закончилась, а мы опять опоздали.
Это было модно 20–30 лет назад, когда упал «железный занавес» и все ринулись, но дальше Польши не поехали. А мы тогда еще даже не стали независимыми. Вот только после 2014 года мы как-то начали выстраивать свою идентичность и понимать, что мы – отдельная страна, а не придаток, младший брат «необразованных медведей», и т.д. и т. п.
Нам очень нужно иметь как можно больше мощных культурных институций. Мне кажется, что здесь у нас есть много достойных артистов, художников, но пока нет тенденции, чтобы мировой рынок обращал внимание на Украину. Государство нас не экспортирует и не продвигает.
– А можно ли продать перформанс?
– Не знаю. Хотя, если есть покупатель и желание, можно продать все. Все зависит от остроумности и необычности стратегии художника. Однако Марина Абрамович не продает свои перформансы. Она получала гонорары за свою работу, когда делала их в галереях и музеях. Это нормальная практика – платить художнику за выступление, которую у нас так тщательно игнорируют галереи. А так как Марина сейчас не выступает, то получает процент или роялти, если какая-то институция заинтересована показывать что-то из ее старых проектов. Чаще всего продаются документации ее перформансов на крупнейших ярмарках искусства. Сейчас они оцениваются в десятки, сотни тысяч евро.
А, например, Тино Сегал продает идеи своих перформансов за баснословные деньги. Но он же не в Украине это делает, не в стране с полуразрушенной экономикой, зашкаливающей коррупцией и безразличием всего мира ко всем нашим бедам из-за гибридной войны и агрессии «соседа». Он, например, без проблем и мучений совести у этого самого «соседа» продает и показывает свои перформансы. И кстати, Сегал сам не принимает участия в своих перформансах, он приглашает хореографов и других перформеров работать в его проектах.
Его стратегия продаж основывается на том, что он никогда не анонсирует, никогда не делает никакой рекламы. Это работает идеально – все мечтают попасть на его перформансы. Он продает в музеи и коллекции четкие детальные инструкции, как реализовать его идею. Иногда такие инструкции достигают по своей стоимости $100 000.
– А вы когда-либо воссоздавали свою работу?
– Нет, потому что мои работы невозможно повторить. Я делаю слепки с себя и делаю их постоянно. Вот, допустим, у меня купили какую-то работу – это же не значит, что я должна остановиться делать слепки с себя. Даже во время формовки и отлива скульптур я не могу полностью проконтролировать процесс, а результат всегда непредсказуем. Все произведения уникальны, так зачем же да и как мне тогда их повторять?
Процесс создания скульптур Марии Куликовской
Например, расстреляли три мыльных скульптуры и 20 гипсовых в Донецке. Позже я сделала реплику, однако мое тело на тот момент было уже другим. Я тогда очень похудела из-за нервных и болезненных моментов, из-за оккупации и предательств близких людей. И мне было уже значительно больше лет. То есть изначально в самом моем теле произошла трансформация.
Также и акварели. Я сейчас делаю принты со своих акварелей, но они лимитированы – только восемь принтов с одной работы. Они закончатся, и больше я не буду их делать.
Акварели Марии Куликовской
– А как вам было в роли эксперта конкурса МУХі?
– Я же тоже участвовала в МУХі и знаю, насколько важно, чтобы твой голос прозвучал в сложном, конкурентном и достаточно агрессивном обществе. МУХі стали моей первой профессиональной выставкой в Киеве 10 лет назад, это уже была не просто студенческая инициатива.
Теперь на финальной выставке конкурса я, как эксперт, хотела увидеть больше новых имен, которых не знаю. Однако в финал вышли те, у кого уже есть опыт и поддержка на достаточно высоком уровне. И это замечательно, ведь конкурс растет и поднимается по престижу и уровню.
Здорово, что на конкурс были выделены деньги от УКФ, которые пошли на поддержку художников. Ведь ты работаешь месяц-другой над выставкой, а тебе никто ничего не оплачивает, а еще нужно как-то жить. Потом ты, как художник, выгораешь и спрашиваешь себя: «Зачем это все, кому это все нужно и как жить дальше?»
Я считаю, должно быть как можно больше культурных платформ, конкурсов, галерей, музеев – этого всего просто катастрофически не хватает. Тогда мы сможем очеловечиться, будет меньше конфликтов, и мы станем ближе друг к другу вместо того, чтобы делить общество на классы и своих-чужих. И я не говорю только про Украину.